©
«Людвиг Витгенштейн - человек и мыслитель» - так называется одна из трех книг о Витгенштейне, имеющихся в моей библиотеке. Книга представляет собой сборник мемуаров и небольших биографических очерков. Для начала обратим внимание на то, что вроде бы следует из названия: человек - это одно, а мыслитель - как бы другое, обозначен другим словом.
Вторая книга - «Долг гения» Рэя Монка, третья - «Людвиг Витгенштейн» Э.Катеряна (серия «Критические биографии).
В сегодняшних обстоятельствах наибольший интерес представляют не мысли Витгенштейна, об этом написаны тысячи страниц, а некоторые аспекты его биографии, из которых самое видное место у его участия в войне. В третьей главе последнего из названных изданий автор сообщает: «28 июля 1914 года Австрия объявила войну Сербии. Витгенштейн был непригоден к военной службе из-за грыжи, но 7 августа все равно записался добровольцем <…> Витгенштейн пошел служить из патриотических чувств, веря, что он должен защищать свою страну,...». Австро-Венгрия напала на Сербию, но философ пошел защищать свою страну. В этой, как и во всех других доступных мне биографиях Витгенштейна, никто из авторов не озадачивается ни изложением мотивов, по которым его страна напала на суверенную державу, ни даже изложением хронологии событий, произошедших в промежутке между убийством австрийского эрц-герцога (28 июня 1914 года) и датой объявления Австро-Венгрией войны России (6 августа того же года).
Мотивы философа, отпрыска богатейшего рода, остаются не вполне проясненными. Возможно, если заглянуть в хронологию первых тревожных месяцев 1914-го, то кое-что станет ясным. Так, в книге Вилмотта «Первая мировая война» приводится перечень событий, анализируя который можно сделать вполне конкретный вывод: Австро-Венгрия действительно была агрессором. Однако есть одно обстоятельство, которое в упомянутом перечне в список важнейших почему-то не входит. Уже 5 августа Николай II обратился к российской армии и народу с воззванием, из которого недвусмысленно следовало, что Российская империя намеренна идти освободительным походом на земли так называемой исторической Руси. В тексте этого воззвания (размером всего в 20 строк) 12 раз упоминаются слова, производные от корня «рус». Будущая война, которая унесет миллионы жизней, названа то судом, то промыслом Божьим. В целом, читая этот текст сегодня, нельзя отказать себе в праве назвать эти строки признаком религиозного сумасшествия. Современники «помазанника» так не считали. Куприн, Вересаев, Гумилев, Есенин и многие другие были в числе тех, кто оказался среди добровольцев и кого идея собирания русских земель прельщала более, чем какая-либо другая. «Освободить» земли, например, Ярослава Осмомысла (задайте себе вопрос, знаете ли Вы, кто это вообще такой?) оказалось и для этих талантливых людей делом более важным, чем что бы то ни было иное, включая собственную жизнь. Несмотря на то что войну де факто объявила Австро-Венгрия, действия России носили откровенно захватнический, а не оборонительный характер: к осени почти вся Галичина была оккупирована российскими войсками. Но произошло это не потому, что Австрия, родина Витгенштейна, не собиралась нападать на Россию, нет. Просто австрийцы оказались менее проворными и удачливыми: россияне опережающим наступательным ударом победили войска конкурирующей империи. Поэтому сказать, что философ, чей род человеческих занятий по определению связан с любовью к мудрости, пошел защищать свою страну - это не преувеличение, а просто искажение фактов: философ был империалистом, он думал не о защите, а о нападении, защита - это было ситуативное положение, в котором оказалась неудачливая армия его страны сразу же после начала войны.
Однако один ли Витгенштейн был в то время таким «защитником»? Кем были французы Шарль Пеги, Ален Фурнье, Луи Перго, Жорж Дюамель, Ролан Доржелес, Анри Барбюс, Лео Мале, Ален и Аполлинер, которые тоже ушли на фронт добровольцами? В формальном плане их позиция безусловно была более мотивированной, но это лишь в формальном. Как и в России, во Франции нагнеталась истерия в связи с реваншем по возврату «исторических земель» - Эльзаса и Лотарингии (удивительно, но я обнаружил что некоторые исследователи это отвергают). Как руководство Франции, так и ее граждане также лелеяли мечту воспользоваться историческим шансом - вернуть то, что было потеряно во франко-прусской войне чуть ли не полвека назад (почти все страны держали в прикупе захватнические помыслы, поэтому пацифистская позиция Бертрана Рассела, за которую он угодил в годы Первой мировой в тюрьму, выглядит не таким уж и слабоумием).
Уже через месяц после начала войны вся европейская пресса писала о зверствах, творимых германской армией в бельгийском Лувене (в актуальном периоде это можно соспоставить с тем, что общественность узнала о действиях российской армии в Буче). Несколько погодя стало известно, что германская авиация в сентябре того же года подвергла бомбардировке Реймский собор (в современных условиях это можно сопоставить с тем шоком, который был вызван бомбардировками Мариупольского театра). 10 сентября 1914 года The Times писала: «Свидетельства о систематических насилиях, творимых немцами во Франции и в Бельгии, настолько детальны, многочисленны и повсеместны, что даже люди, которые естественно и справедливо с подозрением относящиеся к подобным историям, не могут не признать, что они, должно быть, правдивы». Еще одним крупным событием, которое подлило масло в огонь справедливого гнева по отношению к германцам, было потопление лайнера «Лузитания» (погибло 1 198 человек). The Times в эти дни писала, что «целью германского кайзера, германского правительства и германского народа - теперь уже не может идти речи о разделении вины - было массовое убийство и ничто иное».
Никаких действий (или рефлексий) со стороны Витгенштейна, насколько мне известно, эти события не повлекли. В этом вопросе он как раз и был живым свидетельством неразличимости воль власти и народа.
Оказавшись на фронте, Витгенштейн сперва побывал под Краковом, а затем его служба проходила вблизи Львова. У самой границы с линией фронта он исправно подлаживал артиллерийские орудия, которые отправлялись на уничтожение людей, разговаривавших на языке тех авторов, чьи книги он как раз в это время зачитывал до дыр («Евангелие» Толстого и «Братья Карамазовы» - из этого романа Достоевского Витгенштейн даже знал наизусть целые куски). В дневнике же своем он в это время признавался: «Мне кажется, по сути очевидно, что нам не одолеть Англию. Англичане - лучший народ на земле - не могут проиграть. Мы, однако, можем и должны проиграть... Мысль, что наш народ будет разбит, вгоняет меня в жуткую депрессию, потому что я абсолютнейший немец». В какой степени австрийский еврей был «немцем» можно судить уже хотя бы по тому, насколько его антисемитские признания (сделанные письменно много лет спустя и сохранившиеся и по сей день) мало отличаются от того, что писал Гитлер в Mein Kampf.
Летом 1916 года Витгенштейн делает в дневнике еще одну запись: «Я работаю ныне не только над основаниями логики, но и над сущностью мира».
Продолжая храбро служить Австрии, он дослужился до звания офицера. В разгар войны философ сделал крупные пожертвования (1 млн крон) на разработку 12-ти дюймовой гаубицы. Витгенштейна не впечатлили не только зверства, о которых он знал, видимо, и по рассказам очевидцев, но и тот факт, что жертвы с каждой из сторон исчислялись миллионами человеческих жизней. Сформулировать вопрос о «сущности мира», принимая во внимание это обстоятельство, философ не намеревался.
Витгенштейн часто повторял тезис о том, что с верующим человеком ничего плохого произойти не может. К тому времени западная мысль, устами, например, Гегеля, приучала людей к тому, что «все действительное разумно». Скажи Гегель или кто иной, что «все действительное абсурдно», как впервые внятно сказали об этом некоторые поэты и мыслители по окончании Первой мировой, так сочли бы, что с автором такого высказывания что-то не так.
Мысль - мысль чаще всего общая, фундаментальная и абстрактная, - она звучит тем лучше, чем более отвлеченный у нее характер (как минимум - риторический или афористический). Удачно сказанное - это то, хорошо соответствует очень широкому кругу явлений. Собственно, все творчество Витгенштейна лежит в этом русле: оно связано либо со сферой логики, либо с религизной мыслью (можно сказать, что он в своем творчестве как пытался придать абсолютный смысл форме абстрактного знания, так и четко показать, где находятся пределы такового). Витгенштейну принадлежит высказывание, ставшее афоризмом: «мир есть совокупность фактов». Какова же эта совокупность фактов, если мы бросим беглый взгляд на жизнь самого Витгенштейна? Известно, что он носил военную форму много лет по окончании войны. Он также страдал клинической депрессией (этим недугом страдали и его братья). Будучи убежденным бессребренником, он отказался от богатейшего состояния (с последующим заморачиванием головы своим друзьям (или организациям) в связи с изысканием средств для издания его работ. Гомосексуализм. Можно сказать, что он от этой своей склонности действительно страдал («шифрованные заметки показывают, что Витгенштейну было не по себе не от гомосексуальности, а от сексуальности в целом», Монк). Будучи школьным учителем, Витгенштейн прибегал к телесным наказаниям детей (однажды он предстал за это перед судом, который, кстати, его оправдал - в силу того, что такие действия в тогдашней Австрии считались, в определенной степени, нормой). Витгенштейн предпринял однажды поездку в СССР: тирания «не вызвала в нем негодования». Философ долгое время оставался наивным по отношению к Гитлеру: когда нацисты вторглись в Австрию и над его сестрами-еврейками нависла реальная угроза, Витгенштейн сказал, что «их слишком уважают, никто не осмелится их тронуть». Этот факт - точнее, его развитие, - позволит нам перебросить мостик от фигуры Витгенштейна к фигуре Фрейда: за то, чтобы сестры Витгенштейна не пошли под «нож» окончательного решения еврейского вопроса, семье пришлость уплатить, по некоторым данным, баснословные средства:1,7 тонн золота - только после перевода этой суммы на счет Рейхсбанка эти три женщины получили расовую квалификацию, которая, «согласно Закону Рейха о гражданстве, не должна более представлять затруднения». Участь четырех сестер Фрейда была другой: всех их убили в нацистских концлагерях.
Австрийский еврей Фрейд тоже был патриотом, но не столько «увядавшей» Австро-Венгрии, сколько набиравшей силу Германии. Как пишет Феррис, Фрейд верил в великую немецкую культуру, в великую миссию Германии: «Когда в августе 1870 года между Германией и Францией началась война, четырнадцатилетний Зигмунд следил за ее ходом и отступлением французов. В следующую зиму Париж был осажден. У Зигмунда была карта с приколотыми флажками, отмечавшими продвижение немецких войск, а также восхищенные слушательницы-сестры, которым можно всё это объяснять».
Периметр германских завоеваний, очевидно, был настолько широк, что его сестрам действительно было за что порадоваться. И, возможно, именно это они и вспоминали непосредственно перед входом в газовые камеры.
В 1913 году Рассел (дело было как раз тогда, когда Витгенштейн был в гостях у «лучшего в мире народа»), по-настоящему раздосадованный его депрессивными поисками смысла жизни, посоветовал своему ученику почитать что-нибудь из французской прозы, указывая на «опасность скатиться к узкому, нецивилизованному мышлению» (под последним понималось мышление, основанное на одной лишь логике). Витгенштейн такого предложения не принял, поскольку, как и Фрейд, отнявший однажды у сестры Анны томик Дюма, считал такое чтение «непристойным» (образы Констанции Бонасье и Миледи давали, по мнению Фрейда, недостоный пример для подражания). Женское, женственность (в том числе как часть еврейского - по версии Вейнингера, которым Витгенштейн восторгался) не были темами, которые каким-то образом увязывались Витгенштейном с «сущностью мира». Фраза «идешь к женщине - возьми с собой плеть» (Ницше), стала крылатой именно в той среде, где выросли Фрейд и Витгенштейн (гнетущая атмосфера, господствовавшая в Австрии на стыке веков, хорошо передана в фильме Ханеке «Белая лента»; фильм также дает важные штрихи для понимания работы Витгенштейна в сельской школе). Хотя империалистические (или воинственные) устремления различных европейских держав в то время были действительно схожими, все-таки во Франции приблизительно в то же время вошел в обиход афоризм совершенно противоположного свойства: «женщину можно ударить только цветком». Однажды Витгенштейн отправился в путешествие с женщиной, которая была в него влюблена и даже намеревалась выйти за него замуж. В подходящий момент философ нарочито подсунул ей Библию с закладкой на том месте, которое он считал особенно важным. Это был удар. Но не плетью и не цветком. Это было хуже обоих полярных вариантов, поскольку под видом тонкости была подана в действительности нарочитая, напыщенная и назидательная серьезность. Под таким грузом чувства пылко влюбленной женщины рухнули в одночасье.
Рассматривая интерьер личности Витгенштейна, нельзя обойтись без упоминания о рояле. Однажды Витгенштейн признался, что в доме его отца в разных местах стояло семь роялей.
Семь роялей. Каждый - 182х156см, например.
Видимо, это было связано с количеством детей, их в этой семье было восемь, каждый из которых брал, к тому же, уроки и по другим дисциплинам. Всего у детей было двадцать шесть преподавателей. Налицо - жажда аристократии обладать всеохватным превосходством - универсалистским или имперским, или и тем и другим одновременно и неразличимо - вопрос, требующий отдельного рассмотрения. Сама по себе игра на рояле, будучи поначалу безусловным признаком европейского аристократизма, вошла в моду в конце ХVIII века. На это же время приходится начало Великой промышленной революции.
В этом месте уместно привести развернутую цитату из книги Стивена Пинкера "Просвещение продолжается»: «примерно за 500 лет до н.э. несколько культур перешли от систем ритуалов и жертвоприношений... к системам философских и религиозных убеждений, которые поощряли альтруизм и обещали вечную жизнь души. Даосизм и конфуцианство в Китае, индуизм, буддизм и джайнизм в Индии, зороастризм в Персии, иудаизм Второго храма в Иудее и классическая греческая философия и драма возникли с разницей всего в несколько веков... Не так давно группа ученых разных специальностей смогла убедительно объяснить этот факт. Дело было не в ауре духовности, внезапно окутавшей планету, но в чем-то куда более прозаичном - в добыче энергии. Именно в Осевое время аграрные и экономические достижения привели к резкому росту объема доступной энергии до 20 тыс. калорий на человека в виде еды, кормов, топлива и сырья. Благодаря этому всплеску такие цивилизации смогли позволить себе крупные города, отдельный класс интеллектуалов и жречество, а также смену прироритетов с краткосрочного выживания на долгосрочную гармонию. ...Когда промышленная революция высвободила поток пригодной к использованию энергии угля, нефти и падающей воды, она тем самым положила начало великом побегу от нищеты, болезней, голода, неграмотности и преждевременной смертности - сначала на Западе, а потом и в остальном мире».
Думаю, одним из непреднамеренных, как это часто бывает с большими процессами, последствий высвобождения энергии стал и «бешено растущий спрос на фортепиано», происходивший как раз в массовой среде: аристократия в этой эстафете лишь задавала тон. Исследователь истории фортепиано Исакофф отмечает, что в это же время в Америке и Франции постепенно выкристализовывался средний класс - «беспрецедентное количество мужчин и женщин отныне желали пользоваться благами состоятельной, красивой жизни». Одним из признаков такой жизни было негромкое звучание рояля, в котором «читался еле заметный эротический подтекст, идеально отвечавший общим культурным установкам наступившей эпохи романтизма». Тут же следует отметить, что уже в «Энциклопедии» Дидро рояль провозглашается важнейшим элементом женского воспитания (наряду, как отмечается в периодике тех лет, с чтением и верховой ездой). Правда, дальнейший ход исторического развития несколько не соответствовал первоначальным тенденциям. Вряд ли в мужских журналах когда-либо писали о том, что игра на рояле - признак мужественности, однако спустя двести лет после выхода «Энциклопедии» мы можем, например, убедиться в том, что в сборнике дисков Great pianists of the 20th Century лишь каждая седьмая фамилия - женская. Среди мужчин, кому довелось стать великим пианистом, мог оказаться и брат Витгенштейна Пауль, уже хотя бы за одно то, что давал концерты, играя одной рукой (иногда - со специально написанным для него репертуаром). Одну из рук у него оторвало на фронте Первой мировой.
Однажды в детстве, «когда брат в очередной раз практиковался в игре на фортепиано, а Витгенштейн находился в соседней комнате, музыка внезапно преравалась и брат ворвался в комнату со словами: “Не могу играть, когда ты дома. Твой скепсис просачивается мне под дверь”». С чем именно был связан скепсис Витгенштейна, судить трудно. Тем более, что есть другое свидетельство: однажды ночью, в три часа, он проснулся от звуков рояля. Спустившись вниз, он застал другого своего брата, Ганса, тоже виртуозного пианиста, за исполнением своего сочинения. По признанию Людвига, эта история (брат не заметил его прихода и продолжал играть) стала для него ярким примером одержимости человека гением. Меж тем отец братьев Витгенштейн считал, что Ганс должен заниматься серьезным делом - бизнесом то есть. Ганс, снедаемый тревогой в связи с конфликтом с отцом, сбежал в США. Вероятно, он покончил с собой, спрыгнув в воду с корабля.
Когда Феллини искал для фильма «И корабль плывет» выразительную метафору катастрофы, постигнувшей европейскую цивилизацию в канун Первой мировой, он не обошелся без рояля. В одной из сцен этот инструмент, сорванный со своего места в силу попадания корабля в шторм, бросает из стороны в сторону по ресторанному холлу. Рояль, сокрушая своей массой мебель и ограждающие конструкции, не находит, так сказать, себе места, на котором можно было бы закрепиться.
Как и мировые религии и системы философских убеждений, появившиеся в определенный момент, звуки рояля, символизировавшие стремление к стилистической гибкости и женственности, не спасли цивилизацию, хотя быстро перестали звучать в одних лишь аристократических салонах. Эмерсон еще в 1870 году вопрошал в «Цивилизации»: «Любопытно, как скоро фортепиано окажется в каждой бревенчатой избе на границе?» И действительно, уже через каких-то сорок лет рояль был органичным элементом домашнего убранства греко-католического священника Андрея Бандеры, проживавшего на восточной границе Австрийской империи в селе Старый Угринов. «Что, прям действительно рояль?» - спросила меня российский редактор книги о Степане Бандере (которую я готовил к изданию как издатель), не сильно соглашаясь верить, что уже в то время в бедной украинской деревне западная цивилизация была домашним событием. Этот рояль и по сей день находится в музее Бандеры и этот факт мало кого удивляет. Домашние концерты, которые устраивались в семье Бандеры в годы его детства, ничего не изменили в его тираническом характере: уж кто-кто, а он точно не отличался ни гибкостью, ни лиризмом (к женщинам питал слабость, но известно, что и силу применял). На границе другой империи, Российской, я увидел как-то рояль в холле домашнего пансиона некой Н., которая регулярно сдавала мне комнату во время моих ежегодных поездок на кинофестиваль в Сочи. Во время последнего моего приезда дочь ее готовилась к поступлению в консерваторию, в направлении чего мать, кажется, прилагала так много усилий, что между ними то и дело вспыхивали ссоры. Н. плотно сдабривала свои комментарии к игре своей дочери отборным матом. Иногда они выясняли между собой отношения, баланисируя на тонкой грани между швырянием предметов и рукоприкладством. В результате в этот раз мне все-таки пришлось сменить место своего пребывания, не дождавшись окончания фестиваля: дамы поочередно жаловались друг на друга в милицию: оказаться понятым в этой надвигавшейся трагедии из духа музыки - не моё.
Уже в ХIХ веке в «изгибе корпуса рояля ставили дерево в медном горшке», что придавало ему законченный, как полагали авторы таких инсталляций, вид.
В сочинском доме фикус стоял немного в стороне от изгиба.
Завершающим аккордом этого моего последнего пребывания у Н. был короткий диалог с ее мужем (он мне кого-то напоминал, но я никак не мог вспомнить, кого именно). Когда Н., хозяйка пансиона, принимая плату, отправилась за сдачей, я спросил его, что он думает о том, «почему у Грузии получилось?» (так называлась статья в «Корреспонденте», экземпляр которого он брал у меня на ознакомление).
- Ничего у них не получилось. Грузины - они же хвастуны, - ответил он.
Я тут же вспомнил, кого именно он мне напоминает: он как две капли воды был похож на российского миллиардера Лебедева.
На яхтенной вечеринке, которую Лебедев однажды устроил в Каннах, фирменным угощением была черная икра. Каждому гостю предлагали отведать ее с помощью индивидуально предоставленной столовой ложки.
Известно, что однажды Витгенштейн, исчерпав все аргументы в пылу философского спора, схватился за кочергу. Широкому кругу вопросов, связанных с этим обстоятельством, даже посвящена целая книга, которая так и называется: "Кочерга Витгенштейна". Совокупность фактов, приводимых в рассказах о жизни Витгенштейна, ни при каких обстоятельствах не остается без упоминания этой истории, хотя в действительности самым выразительным событием его жизни было участие в Первой мировой. На войне с ним ничего плохого действительно не произошло. Хорошо прилаженная его руками артиллерия исправно убивала солдат противника - российской армии. Классические сочинения русских классиков оставались его неизменным спутником и в послевоенные годы.
Он не был тяжело ранен, а когда попал в итальянский плен, то именно там сумел благополучно завершить свой "Логико-философский трактат" - сочинение, впоследствии сделавшее ему имя. Предварив свой magnum opus замечанием о том, что «истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неоспоримой и окончательной», Витгенштейн, как это бывает вообще во всех подобных случаях, подспудно открывал тему кочерги.
2294