В домашнему кругу я не слышал в детстве ни одного матерного слова. Долгое время редко ругался и я. Это была своего рода гигиена. Мат был признаком чего-то, к чему не очень хотелось принадлежать, даже прикасаться.
Позднее, однако, к мату приходилось прибегать довольно часто, особенно в периоды, когда я занимался строительством. Когда появились дети, снова пришлось вернуться к стерильной лексике.
Я думаю, что мат - это плохо, прежде всего потому, что это свидетельство бедности речи того, кто его использует. В тех исключительных случаях, когда это иначе, мат используют либо от отчаяния, либо - когда это как раз обогащение общения теми смыслами, которые иначе выразить невозможно.
В этой связи есть одна история, которую рассказал мне Отар Иоселиани.
После получения зарубежной награды за один из своих фильмов он обедал в московском ресторане ЦДЛ за одним столиком с Зиновием Гердтом. В зал вошел Михаил Козаков. Вскинув руки, Козаков издалека поприветствовал Гердта, отвесил почтительный поклон в адрес Иоселиани и зашагал к свободному столику.
- Миша, Миша, иди сюда, иди к нам, не балуйся, - сказал ему Гердт, бурно жестикулируя заманывающими жестами.
На мнгновение Козаков застыл в показной нерешительности, но потом все-таки направился в сторону Гердта и Иоселиани.
- Зяма, я не знаю, пойми,... ты же с Отаром Иоселиани, не знаю..., могу ли я рядом... - ерничал Козаков, поскольку, конечно, приз на международном фестивале в советское время был исключительным отличием, которое завистливая кинематографическая среда не прощала никому. - Что? Так ты... ты с ним на «ты»? - вдруг спросил он, услышав, как Зиновий Ефимович обращается к Иоселиани по какому-то поводу (вроде «подай соль»).
- Садись, Мишенька, садись, не валяй дурака, - отвечал ему Гердт, - я с Отаром на «ё... твою мать».
298